С Карельским трудно было поссориться. Он не опускался до ссор. Просто переставал общаться с людьми, которые его чем-то обижали или шокировали. Вот, например, сказал ему однажды при встрече Лёшка Леонтьев, что у него, у Лёшки, нет времени на друзей. И Алик перестал с ним контачить. И вся наша группа тоже.
Но я умудрялась всё-таки расходиться с Аликом во мнениях. Таких эпизодов набирается три или четыре.
Первый раз он не согласился со мной, когда я публично обнаружила своё преклонение перед Диккенсом. Вся группа вслед за лидером дружно осудила мой недостойный инфантилизм. Это было досадно, но не смертельно.
Во второй раз конфликт произошёл по морально-этической линии. Я была старостой, и в мою обязанность входила отчётность. Присутствие членов группы на лекциях я должна была отмечать в журнале крестиком. А отсутствие, соответственно, минусом. Карельских химичил. Придёт на первый час, я поставлю крестик, а он со второго часа смывается. Я на это закрывала глаза, от меня требовался только один знак, а не два. Но тут он однажды подкатывается ко мне с возмутительным требованием:
-- Слушай, поставь мне крест, мне нужно на вокзал, маму встретить.
Я, разумеется, логично ему возражаю:
-- Тебе надо, ты езжай на вокзал. А я поставлю минус.
Алик в полном шоке:
-- Говорю же тебе, мама приезжает.
А я не понимаю:
-- Неужели ты, даже ради мамы, не можешь позволить себе хоть один минус в журнале?
Я поставила минус, он уехал на вокзал, а на следующий день группа единодушно переизбрала меня. Выбрала старостой Раечку Корнюхину. Что это на них нашло? Я не сразу поняла. Но страшно обрадовалась. Вовсе мне не нравилась эта бюрократическая возня с крестиками-ноликами. И наши отношения только облагородились. А Раечка до сих пор держит связь между теми, кто ещё жив: звонит, пишет письма за границу, справляется о здоровье. А когда я в перестройку чуть не обнищала, Раечка нашла мне работу, на которой я продержалась семнадцать лет.
Третий случай касался Высоцкого. Я сразу просекла, что он настоящий поэт, уже по самым первым псевдоблатным песням про того, кто раньше с нею был, и про Нинку с Ордынки, которая наводчица и всегда одета как уборщица. А Карельский просёк это только после появления песни про чудо-юдо с сюжетом из Рильке. А уж когда Высоцкий спел про привередливых коней, Алька купил пластинку и пригласил меня послушать. Я, конечно, сразу прискакала и попыталась ему напомнить, как я была права, и как он был неправ, но он напрочь об этом позабыл.
Насчёт Диккенса он кардинально изменил точку зрения.
Ну, и наконец, был ещё сюжет – про Гёте и его опасных связях. Но это уже другая песня.