Ты выходишь в рваной телогрейке
Под винтовок дула на развод…
Жизнь твоя не стоит и копейки,
А тебе всего двадцатый год.
На твоих точеных ножках чуни.
Истязал тебя не раз конвой.
Сколько раз ты распускала нюни
И об стенку билась головой?
Сколько испытала ты на свете,
Описать не в силах мой язык,
Хоть поэт, что пишет строчки эти,
Ко всему давно уже привык.
Я не видел, как спускали с цепи
На тебя матерых кобелей.
Я не видел, как зверюги эти
Отрывали мясо от костей.
Но я слышал, этого довольно.
Не забыть до смерти мне тот миг,
Как взвился над зоной-преисподней
Твой последний, безысходный крик…
Видел труп твой вечером у зоны,
И, плюя на пули и конвой,
Всем и вся назло в земном поклоне
Наклонился низко над тобой…
У майора задрожали губы.
Строй застыл, молчание храня.
А сержант-охранник двинул в зубы
Сапожищем кованым меня.
Вновь валяюсь в карцере, избитый.
Отпускали долго мне грехи…
И на стенке, плесенью покрытой,
Кровью о тебе пишу стихи.
1947