У нас во дворе гуляла одна девчонка из семнадцатой квартиры, Галька Кривицкая. Она была чуть старше меня, года на два. Выхожу я как-то во двор, а Галька показывает мне забавную такую штуковинку, стеклянную и блестящую вроде бусинки на нитке. Я поглядела на неё и думаю: «Ерундовая бусинка».
Дело в том, что мама недавно сняла с потолка хрустальную люстру, оставшуюся от довоенных времен, и повесила над столом оранжевый шёлковый абажур. А старомодную огромную люстру разобрала на составные части, то есть на проволоки с нанизанными на них гранеными хрусталиками различной величины, и сложила эти проволоки в нижний ящик шкафа.
-- Подумаешь, -- говорю я Гальке. – У меня таких шариков – завались.
-- Врёшь, -- говорит Галька.
-- А вот и не вру.
-- Тогда вынеси шарик. Слабо?
-- А вот и не слабо, -- гордо заявляю я. Разворачиваюсь и бегу домой, прямо к шкафу, к упомянутому нижнему ящику. Обстоятельства благоприятствуют. В комнате никого нет, отец на работе, мама готовит обед на кухне, сестра и брат не в счёт. Я открываю ящик, снимаю с проволоки крайний шарик (средней величины), кладу его в карман и начинаю движение в обратном направлении – через коридор, кухню, к чёрному ходу. Осталось только открыть дверь, выскользнуть на чёрную лестницу – и во двор. Галька умрёт от зависти при виде моего шарика. Ведь он не стеклянный, а хрустальный, граненый, переливается и больше галькиной бусины в три раза.
-- Подойди сюда, -- говорит мама.
Я подхожу.
-- Что у тебя в кармане?
Я некоторое время колеблюсь, потом всё же вытаскиваю шарик.
-- Идём, -- говорит мама и берёт меня за руку.
Мы идём. Обратно, в комнату. Я уже поняла, что жизнь моя кончилась величайшим позором, и я навсегда останусь в глазах мамы гнусной воровкой.
-- Ложись, -- говорит мама.
Я укладываюсь на кровать.
-- На живот, -- уточняет мама. Потом, не говоря ни слова, открывает шкаф, вытаскивает ремень из отцовских брюк, задирает подол моего платья и угощает меня раз этак двенадцать. По заднице с оттяжечкой. И пока я реву от боли, ко мне возвращается жизнь и вера в будущее, и в мозгу расцветает счастливая мысль, что я хоть и воровка, но не навсегда.
Так с тех пор и не ворую.