В шестом классе за мою парту села новенькая. Увидев ее, я глазам своим не поверила. Она выглядела в точности как страшная ведьма из сказок братьев Гримм, такой у нее был нос: страшный, длинный, крючковатый, чуть ли не до подбородка. Звали новенькую Беатриче. Большего противоречия между именем и убойной внешностью нельзя было вообразить. Мне показалось, что она старше меня на сорок лет. А она вдруг предложила всему классу передвинуть все парты поближе к доске (или отодвинуть немного от доски, точно не помню), и парты немедленно пришли в движение и оказались не на своих местах. Мы устроили такой тарарам, как будто по классу прошел Мамай. Несомненный организационный талант Бебы получил немедленное признание.
Беба жила в соседнем доме, на низком первом этаже, в коммуналке, переоборудованной из дореволюционного магазина. Дверь длинного темного коридора выходила не в подъезд, а почти сразу на улицу. В квартире всегда было холодно и влажно, зато туда очень удобно было забегать в гости. Я и забегала. Мы с Бебой легко нашли общий язык (и зацепились за него лет на двадцать). Старший брат Бебы, Ульян, учился в десятом классе и шел на золотую медаль. Мать их умерла, отец болел туберкулезом. Все хозяйство (кормежка, стирка, уборка) лежало на Бебе. В доме поддерживался образцовый, чуть ли не стерильный порядок, стол застилался глаженой простыней, никаких чаев-кофеев не подавалось. Кроме тех случаев, когда комнату временно оккупировали армянские родственники, приезжавшие в Москву за покупками. В этих случаях Бебу обязывал закон гостеприимства, и она вкалывала по двадцать четыре часа в сутки. В качестве домоправительницы, официантки и горничной. Эта роль отнюдь не была унизительной, напротив – почетной. Армянская девушка – дочь хозяина, кузина, сестра товарища, хозяйка дома – лицо священное и неприкосновенное. Армянские кузены доверительно рассказывали ей о своих финансовых проблемах и романах. Армянские кузины радостно демонстрировали ей золотые кольца, приобретенные в московских комиссионках. А русские друзья Ульяна (десятиклассники из соседней школы, а потом студенты из МИФИ) не смели не только приблизиться к ней, но даже пристально поглядеть в ее сторону. Со временем это обстоятельство стало ее тяготить. Беба, с ее бешеным южным темпераментом и менеджерскими талантами, изнемогала под тяжестью беспросветного одиночества и затянувшегося целомудрия. Она закончила финансовый вуз, устроилась на работу, стала взбивать высокие прически («вшивый домик». «воронье гнездо») и носить глубокие декольте. Как итальянские кинозвезды эпохи неореализма. Увы, до Джины Лолобриджиды ей было далеко.
Однажды она пришла ко мне за советом в совершенно растрепанных чувствах.
-- Представляешь, -- заявила она с порога, -- я, влюбилась. В Юру Лаптева из нашего отдела.
-- А он?
-- И он.
-- И что?
-- Его родные против. Они считают, я ему не пара.
-- Почему?
-- Потому.
Примерно через полгода она появилась снова. Сияя от счастья.
-- Я вышла замуж.
-- За Юру?
-- Ну да.
-- А как же его родные?
-- Они меня обожают.
-- С чего бы это?
-- А ты ничего не замечаешь?
-- А что я должны замечать? Вижу, что ты сияешь, как медный самовар.
-- Ты что, не видишь моего носа? Я же его подрезала! Пластическая операция! Я теперь могу не взбивать вшивый домик и не носить эти жуткие декольте. И его родные сообразили, наконец, что никакая я не проститутка! Я теперь настоящая Лаптева!
А я уже много лет совершенно не обращала внимания на форму и длину ее обонятельного органа. Я просто его не замечала. И не заметила, как замечательно она его усовершенствовала.