Романтик – автор, который считает Джона Брауна врачом, Готхильфа Генриха Шуберта – психологом, а Иоганна Вильгельма Риттера – физиком
В свои художественные творения романтики любили подпустить научности или того, что они принимали за науку.
Опиумный профессор Браун не только преподнес Европе опиум как панацею от всех хворей, он еще и выдвинул свое учение. Оно состояло из двух терминов: ирритация и астения. Астенией он называл сонливость, а ирритацией – раздражительность или пылкость. Против той и другой помогал опиум.
Приверженцами Брауна среди немецких романтиков были Гофман, Шеллинг, Новалис. Новалис был самым сумасшедшим из них. В трактате «Христианство или Европа» он применил термины Брауна к “телу истории”. “Ничто не уничтожает ирритабельность религиозного чувства так, как буква”, -- говорит он. Иными словами, набожность – это здоровье, а просвещение – это болезнь. Но даже и без моего перевода Новалис говорит, что просвещение погрузило Францию в “астеническое” состояние.
В инвективе «Новый Альсиной, часть вторая» Гете сравнивает своих врагов с кеглями, которые для него расставила природа. «Там Фихте, а там Шеллинг» ждут, когда их собьет Гете. За ними летят кувырком «Шлегели и Тики». И: «Браун маячит на заднем плане» Стихотворение не слишком смешное. Я хочу лишь сказать, что Гете знал, с кем имеет дело.
Клейст почерпнул свое представление о естественных науках в Дрездене у Готхильфа Генриха фон Шуберта. Он проглотил курс лекций Шуберта «Взгляд с ночной стороны естествознания»; в 1808 году лекции были опубликованы отдельной книгой. […] В состоянии сомнабулизма, внушал Шуберт Клейсту, индивид ощущает “вмешательство будущего существования”. (Цитирую, чтобы показать, какие представления о причине и следствии обсуждались в романтических кругах).
Э.Т.А. Гофман также прибегал к научной аргументации. Для «Эликсиров Сатаны» он проштудировал «Символику грезы» Шуберта, опус, где речь идет о трансформациях души после смерти, и трактат С.А.Ф. Клуге «Опыт представления животного магнетизма как лечебного средства».
Гете знал Шуберта и называл его “минорным тоном природы” (Ример, 8.12. 1808).
Физик Й.В. Риттер занимался гальванизмом. Его обожали йенские романтики и, прежде всего, Шлегели. Из наблюдения Гальвани, что мертвые лягушки начинают дергаться, если коснуться их мускулов или нервов проволочками из двух металлов, уже Вольта сделал вывод, что сближение двух различных материалов может вызвать нечто вроде электрического разряда. Свой вывод Риттер сделал в 1798 году в статье «Доказательство, что постоянный гальванизм сопровождает жизненный процесс в животном царстве». Он написал и книгу о “животной электрометрии” в защиту волшебной лозы […}.
Что заставляло романтических писателей заниматься натурфилософией, да еще обременять ею читателей? У меня есть два ответа на этот вопрос. Первый: романтические естественные науки опирались на мнение партии. А романтическая партия вовсе не желала, чтобы мир был постижимым.
Линия фронта проходила между миром разума и миром неразумия.
Удивительная формула, выражавшая эпохальное противоречие в подходе к науке, гласила: “Коровья оспа против животного магнетизма”.
Прививкой оспы Европа обязана английским аристократам в лице леди Монтегю, которая вывезла ее в 1717 году из Константинополя. А животный магнетизм придумал бедный австрийский врач при дворе Марии Терезии. Однако романтики нападали на коровью оспу как на эгалитарную прихоть деспотов и готовы были прижать месмеризм к своей астенической груди. В первые десятилетия XIX века животный магнетизм и месмеризм, эти две старые шляпы медицины, вызывали такой интерес, словно они все еще были в моде. А в моде были не они, а нерешенные вопросы XIX века.
Контрреволюция продвигала особый вид науки: ставить ложные вопросы и не допускать правильных вопросов. Романтизму было вполне достаточно, что сон Месмера ничуть не помогал, а прививка коровьей оспы помогала. В медицинских дебатах того времени, в высшей степени политизированных, излечение больных считалось, скорее, контраргументом. […].
“И все-таки, -- говорил Гете Эккерману 19. 02. 1831 года об одной неудачной прививке оспы, -- я за то, чтобы строго соблюдать указ об обязательной прививке. Редкими неудачами можно пренебречь, если иметь в виду огромные благодеяния указа”.
Это не о социальной гигиене. Это о защите классики.
Есть еще одна причина любви романтиков к науке, а именно та, что они не умели сочинять стихи. Им нравилось, что наука предоставляла в их распоряжение массу слежавшихся, затрепанных и непонятных слов, Они знали, что поэзия нелегко выдает свою тайну, что проще всего добиться неподражаемости, если читатель уже не понимает языка. Употребление ученых слов в качестве словесных украшений – почти всегда верный признак дилетантизма.
Романтики вообще стремились всячески завуалировать свои образы. В надежде, что каждый предположит под вуалью истину.