Когда русский, австриец, пруссак войной
Шли на Францию и Германию,
Был ранен в бою чернокудрый герой,
Поэт молодой и ранний.
«Покинь невесту, любовницу, мать», --
Писал он в «Иосифе Гейдрихе».
Хорошая пьеса, надо признать,
И с антифранцузской идеей.
И вот он лежит, цепляясь за мох.
Минуты его сочтены.
И видит в бреду трех женщин – трех,
Которых любил до войны.
Сказала мать: «Теодор, сынок,
Для нас с отцом ты был царь и бог,
Отец все книги твои издавал.
Зачем ты черным охотником стал?
Зачем ты за Пруссию в бой спешишь?
Ты – венец, родом из Дрездена.
Мало что в пьесах насочинишь, --
Смерть хуже любой болезни».
Пропало виденье. Длится агония.
Стоит перед ним невеста – Антония.
Она говорит: «Мы строили дом,
Служили искусству, мечтали вдвоем.
А ты совершил такое безумство.
Бежал из Вены в Пруссию, к Лютцову!
Писал бы мне лучше роли, дружок.
Героинь я играю так,
Что привожу Бургтеатр в восторг
И делаю полный аншлаг».
Прощальный жест. Видение тает.
И третья гостья пред ним возникает.
Фрау Перейра говорит:
«Власть Бонапарта – позор и стыд!
Женам банкиров и финансистов
Она отвратительна и ненавистна.
Венские дамы: Рахель, Эскелес,
Фанни Арнштейн, да и я, наконец,
Мы жертвуем щедро на ополченье
Без колебаний и без сомнений.
Жены банкиров, мы держим слово.
А вы на войну идти готовы?
Готовы ли жизнь за идею отдать?
Мы будем героев с победой ждать.
Хоть среди нас блондинок нет,
В наших сердцах сияет свет,
А потому, любимый мой,
Меня ты покинь – и смело в бой!
Твои поэмы – любви залог.
Вот, переплета зеленый шелк
Собственноручно я вышила.
И лира прелестно вышла.
Бери же свой меч и лиру эту
На память от любящей Генриетты».
В ее словах был жар и пыл
И бездна экзальтации.
А дух певца уж воспарил,
И лишь галлюцинация
Болтала что есть сил.
Из Гадебуша гроб везли
Под барабанный бой.
В своем поместье Веббелин
Поэт обрел покой.
Решили за него судьбу
Израелитки Вены.
А мог вторым он Коцебу
Стать для немецкой сцены.