Это история двух женщин и одного мужчины, которые, однако же, не составляли треугольника, история Деборы, Иаили и Сисары. Первые две были женщинами, а Сисара – мужчиной. А произошло между ними вот что.
Иегова разработал для себя специфическую, но последовательно применяемую систему опеки над своим народом. Каждый раз, когда народ пренебрегал соблюдением каких-нибудь установленных свыше инструкций, Иегова отдавал его в руки врагов. Враги путем военных захватов превращали иудейский народ в невольников и издевались над ним, что было мочи. Каждый раз, попадая в неволю, народ осознавал, что нарушил некие божественные установления, что, в свою очередь, будило в нем раскаяние и склонность к исправлению, благодаря чему он снова освобождался; этот саморегулирующийся механизм действовал безотказно и точно, как электронный мозг.
Так было и на этот раз. В результате своих провинностей сыны Израилевы попали под власть хананеев. Царем этих последних был Иавин – фигура в этой истории второстепенная, а полководцем – Сисара. Союзником Иавина был Хевер, а жена его, Иаиль, была подругой Сисары в наилучшем значении слова. Зато у израильтян должность судьи занимала Девора, женщина решительная и деловая.
Девора в свое время организовала мятеж Израиля против власти хананеев и довела его до победного конца. Она была женщина сильная, энергичная, вспыльчивая и страстная. И эти качества она умела совмещать с талантом стратега. Редкое сочетание. Это она, пламенная пророчица, седая фурия, произносила горячие речи, призывая к вооруженной борьбе против угнетателей, это она вливала отвагу в изнеженные сердца, это она вдохновила на восстание народ, развращенный двадцатилетним рабством. Вызвав к себе двенадцать мужей, в том числе Варака из колена Неффалимова, бесстрашная женщина-судья истребила в их сердцах трусость и сомнения, неподобающие мужчинам.
-- Как долго еще, -- взывала она, встряхивая седыми волосами, -- как долго еще вы будете терпеть чужое ярмо? Вот уже два десятилетия вы гнете выю перед захватчиком. Неужто сердца вашего народа заросли жиром покорности? Неужто ни одна искра чести не вспыхнет в груди воинов? Неужто вы не найдете в душе ни капли надежды и согласитесь вечно носить клеймо рабов? Хотите вечно тянуть свою судьбу, как послушные волы в упряжке и без конца подставлять заплывшую жиром спину под бичи вашего хозяина?
Ей отвечал Варак из колена Неффалимова:
-- Ты, женщина, сказала «честь», и ты сказала «надежда». Думай, что говоришь и не бросай слов на ветер. Ты требуешь, чтобы мы поднялись на борьбу за честь? Или за надежду? Это вещи разные, ибо можно спасти честь вопреки надежде. Если ты хочешь этого, мы согласимся. Я говорю «мы» от имени двенадцати мужей из двенадцати колен нашего народа. Мы готовы погибнуть, но нас будет двенадцать человек. Однако народ не вступит в борьбу вопреки надежде, об этом знает каждый полководец. Народ бьется за свободу или за хлеб и может совершить чудеса, если он надеется на победу. Но когда ты прикажешь ему спасать свою честь в заведомо проигранной битве, он отвернется от тебя. Двенадцать мужей отдадут свои жизни в безнадежной борьбе, но их уделом будет лишь осмеяние и презрение. Помни, что каждая необходимость становится добродетелью, и когда неволя – необходимость, рабы вынуждены считать ее добродетелью, если хотят сохранить смысл существования. Помни, что всегда хватает жрецов необходимости, умеющих внушить людям, что почетно таскать петлю на шее, раз ее нельзя снять. Помни, что каждый хочет верить, что действует из благородных побуждений, и что к любой ситуации можно подогнать теорию, которая окружит ее нимбом величия. Нет такой вещи, которую не удалось бы освятить, коль скоро она существует. Да и сама святость льнет, скорее, к тому, что существует, чем к тому, что должно произойти, ведь оставаться в своем положении легче, чем пытаться его изменить. Каждый предпочтет более легко добытую святыню, каждый предпочтет уверовать в святость того, чего уже не нужно добывать. Поэтому материальный перевес легко добивается моральных преимуществ, поэтому мир реальности имеет так много духовных преимуществ перед миром возможностей. Но иногда мир возможностей одерживает победу. Вот и задумаемся: ты хочешь указать нам миры возможные или только миры, внушающие почтение? Перспективу победы или только перспективу геройской гибели?
Услышав эти слова, Девора вспыхнула, как костер, куда плеснули маслом.
-- Ах вы, маловеры! Значит и ваши сердца, сердца отцов народа, пожирает червь сомнения? Значит и вы, кому надлежит вдохновлять народ на битву, умничаете, как мулы перед пустой кормушкой? Вам подавай уверенность в успехе, чтобы вы согласились смыть позор с ваших лиц! Но разве это заслуга -- смывать позор, заведомо зная о выигрыше? Разве это заслуга – идти на верную победу? Вы трусите и задаете глупые вопросы. Вы спрашиваете: «Честь или надежда»? А какая разница? Ваша честь в том, чтобы питать надежду, а надежда ваша в том, чтобы спасти честь. Вместо того, чтобы внушать народу отвагу, вы хотите обременить его своей трусостью. Вы ожидаете надежды на победу? А где она, если не в вас самих? Чего вы ждете, чтобы сделать победу возможной? Она всегда возможна, если есть вера, а если веры нет – поражение неизбежно. Но раз вы трусите, я сама возглавлю наш народ и выведу его из рабства, а вы покроете себя позором!
Двенадцать мужей опустили головы. Девора стояла перед ними, как огненный столп, свободная от сомнений, великая и непобедимая, исполненная веры и вдохновения. Двенадцать мужей поверили Деворе. Под ее руководством и под предводительством Варака из колена Неффалимова мужи Израиля вышли на бой.
У подножья горы Табор войска Израиля одержали великую победу. Ополчение хананеев было вырезано под корень. В последнюю минуту Сисара, воевода хананеев, трусливо бежал с поля битвы, обманул преследователей и с отчаянием в душе кинулся в поле, где стояли шатры его друзей – Хевера и Иаили.
Иаиль вышла из шатра навстречу другу и, увидев Сисару, все поняла. Весь в пыли, задыхаясь, шатаясь от изнеможения, Сисара жалобно поглядел на нее и опустил глаза.
В ответ Иаиль только улыбнулась, ласково и печально.
-- Ты бросил свой меч на поле боя? – спокойно спросила она.
Сисара закрыл глаза и заплакал.
-- Я бежал с поля битвы, -- выдавил он с трудом. – Потерял меч. Произошло самое худшее, что могло произойти. Армия пала в бою, и только полководец уцелел.
И раз уж врагам не удалось лишить меня жизни, я должен сделать это сам. Позор мой неотвратим.
Иаиль ничего не сказала, снова улыбнулась, взяла Сисару за руку и провела в свой шатер. Там она встала на цыпочки, обвила руками его шею и поцеловала в губы.
-- Любимый, -- промолвила она еле слышно, -- ты останешься у меня.
Сисара смутился, в его угасшем взоре на миг вспыхнула надежда.
-- Как же это, -- неуверенно спросил он, -- значит, ты не отреклась от меня? От меня, покрытого позором трусости?
Иаиль знаком велела ему сесть и длинными пальцами погладила по голове.
-- Сисара, -- мягко произнесла она, -- я люблю тебя не вопреки твоему бегству, но за то, что ты решился на него. Я столько лет живу в толпе бесстрашных воинов. Чувство страха у нас большая редкость. То, что встречается редко, ценится выше. Если вокруг так много отваги, способность испытывать страх и бежать заслуживает поощрения. Просто ты необыкновенный, ты исключительный, и уже поэтому достоин любви.
Сисара поднял на нее удивленный, неуверенный взгляд.
-- Как это? Разве редкость сама по себе может быть источником любви? И ты полюбила бы горбуна только за то, что у него горб, а у всех вокруг прямые спины?
-- Разумеется, дело не только в редкости, но в содержании того, что редко. Ты оказался слабым, потому что не выдержал, не остался на поле боя до смерти. А почему, собственно, я должна ценить силу, которая проявляется в готовности умереть? Я видела многих глупцов и нищих, идущих на смерть, но никто не очаровал меня таким геройством. Разумное бегство я ценю выше, чем неразумный риск головой.
-- Я бежал не разумно, Иаиль, -- прошептал пристыженный Сисара. – Я бежал со страху, а не по расчету.
-- Значит, ты рискнул бежать, потому что больше испугался смерти, чем позора. Значит, и ты веришь в этот глупый лозунг: Лучше смерть, чем позор! Сисара, милый мой, ну ты подумай. Бегство от смерти и бегство от позора – одно и другое диктуется страстью: жаждой жизни, либо тщеславием. Ставя смерть выше позора, ты невольно подчиняешься голосу чужого мнения, ведь совершенно одинокий человек ничем не может себя опозорить, но может бояться смерти. Смерть может настигнуть нас и в пустыне, а позор – только среди людей. Спасаясь смертью от позора, ты перестаешь быть собой, теряешь свою индивидуальность из страха перед собственным отражением в чужих глазах. Спасаясь от смерти, ты остаешься самим собой, подлинным и настоящим, то есть слабым, если слабость – в твоей природе. Но любовь требует от другого человека, чтобы он оставался таким, какой он есть на самом деле. Нет на свете ничего, что было бы так тесно связано с любовью и лучше ее выражало. Ведь мы любим человека не за какие-то его свойства и особенности. Напротив: мы любим человека, и потому любим эти свойства и особенности. Я люблю тебя, Сисара, а не твою силу или слабость. Будь ты сильным, я любила бы твою силу. Но раз ты слабый, я люблю твою слабость. Я люблю тебя, и значит, люблю то, что к тебе относится, все равно что. Я хочу лишь, чтобы ты оставался собой. Но люди, не страшащиеся смерти, редко бывают самими собой, потому что готовность к смерти редко бывает естественной, в природе человека бояться смерти. Струсив перед смертью, ты был по-настоящему самим собой, тем более я могу любить тебя.
-- Как странно ты рассуждаешь, Иаиль. Но я слушаю тебя, и ты внушаешь мне надежду. А я думал, что потерял ее навсегда. Я знаю и то, что охотно соглашаюсь с тобой, потому что ты оправдываешь то, что я совершил. То, что во мне обратимо. Мое бегство – это прошлое, а прошлое ищет моральных оправданий и цепляется за любое, которое подвернется. Поэтому я принимаю то, о чем ты говоришь, Иаиль. Как же ты непохожа на Девору, которая призывала мужей своего народа идти на смерть во имя избавления от позора.
Иаиль снова улыбнулась, ласково и грустно.
-- Девора, -- молвила она, -- делала это тогда, когда у народа была надежда на победу. А у тебя ее уже нет. Тебе нужна только защита от отчаяния.
-- Как это, Иаиль? Значит, ты сама не веришь в ту философию, которую изложила мне?
-- Почему ты думаешь, что не верю?
-- Ты говоришь, что она нужна для защиты от отчаяния, а философия Деворы – для внушения надежды. Значит, правильны обе философии? Это невозможно. Я хочу знать, как действительно обстоит дело.
-- В ту минуту, в которую ты сейчас живешь, Сисара, дело действительно обстоит так, как я сказала.
-- А в другую минуту? Вообще, всегда и везде, что есть истина?
-- Усни, Сисара, ты так измучен, -- тихо сказала Иаэль. -- Сейчас не время для бесед.
-- Но скажи, ты и впрямь считаешь, что я не должен отнимать у себя жизнь?
-- Ты никогда не сделаешь этого, Сисара, и в этом нет ни малейшей надобности. А теперь спи.
Сисара заснул каменным сном.
Иаиль тихо ступила в угол шатра, взяла длинный и крепкий гвоздь. Приложив гвоздь к виску спящего, она размахнулась и ударила по нему тонким молотком. Сисара скончался спокойно, не успев даже вздохнуть.
И тут Иаиль услышала за полотном шатра чьи-то голоса. Она вышла и увидела приближавшегося к ней Варака, предводителя победоносной армии иудеев. Иаиль с улыбкой приветствовала его и гостеприимным жестом откинула полог шатра.
Мотивы Иаиль неизвестны, историки теряются в догадках. Существуют четыре версии этой истории, но ни одна из них не убедительна. Это версии в духе барокко, романтизма, натурализма и версия здравого рассудка.
Согласно малоправдоподобной версии барокко, Иаиль долго стояла над спящим и говорила про себя: «Бедный Сисара! Все, что я тебе сказала, правда. Правда и то, что тебе не придется лишать себя жизни. Это сделаю я. Я люблю тебя так сильно, что спасу от позора. Ибо позор, к сожалению, это реальность, от которой нельзя бежать. Даже если ты спасешь свою жизнь, она станет невыносимой, так как мы живем среди других людей, и другие люди суть наша реальность. Я убью тебя так, что ты этого не заметишь, и это самое лучшее, что я могу для тебя сделать. А я? Я смогу жить, ведь мне не грозит позор. Мне грозит только мука сознания, что я тебя убила. Для чего мне терпеть ее? Может быть, для того, чтобы покарать себя за то, что сейчас совершу, и что должна совершить. Но если так нужно, к чему мне карать себя? За что? За то, что не умею тебя спасти? Никто не сумеет. Но никто и не должен делать это, а я должна, потому что люблю тебя. И потому я буду жить. А чтобы жить, притворюсь, что убила тебя как союзника твоих врагов. И буду хвастаться перед ними этим убийством. И только тогда опущусь на самое дно страданья».
По нашему мнению, эта версия, хоть и рисует целостную картину происшествия, не отличается хорошим вкусом и психологическим правдоподобием.
Романтическая версия исходит из того, что Иаиль с самого начала была на стороне иудеев, а все ее аргументы имели целью успокоить Сисару, усыпить его и умертвить. Тогда убийство понятно, но весь предыдущий разговор, в свою очередь, психологически неправдоподобен.
Натуралистическая версия трактует дело так. Иаиль была искренней во время разговора, но потом испугалась, что враги убьют ее вместе с любовником, и умертвила его просто из трусости. Здесь, в свою очередь, трудно устранить противоречие между суммой отваги, необходимой для убийства, и степенью трусости, которая была бы мотивом того же поступка.
Версия здравого рассудка: Иаиль вовсе не собиралась убивать Сисару, но Иегова, который был союзником Израиля, в последний момент чудесным способом изменил ее сердце (для него это безделица) или, механически манипулируя движениями ее рук, использовал ее как орудие убийства. В пользу этой версии есть много аргументов, но и она не лишена сомнительности. Прежде всего, образ действия представляется слишком элегантным и рафинированным, что нехарактерно для нормального функционирования Иеговы.
Как бы то ни было, все это дело окружено тайной, выяснение которой допускает множество интерпретаций. В зависимости от интерпретации, различаются и моральные выводы из всего этого предания. Но есть и выводы, сохраняющие значимость для всех интерпретаций. Вот некоторые из них.
Мораль первая: иногда высказывается суждение, что героизм – это некое особое проявление индивидуальности. Разумеется, все происходит как раз наоборот: индивидуальность проявляет себя в трусости, универсальном свойстве человека. Героизм без остатка поглощает личность и растворяет ее в верованиях, предрассудках и оценках ее среды. Ведь быть героем можно только в соотнесении с ценностями, признанными в каком-то сообществе. И напротив, трусом становятся исключительно ради собственной пользы. Поэтому трус часто бывает выдающейся личностью, значительно превышающей уровень своего окружения и ломающей его стереотипы.
Мораль вторая: в каждой борьбе кто-то покрывает себя позором. А жизнь продолжается.
Мораль третья: нет такой жизненной философии, которую не смог бы обосновать мыслящий человек.
Мораль четвертая: так нехорошо и так нехорошо. Все плохо.