До войны я гуляла на бульваре. В «немецкой группе». Старушка-немка из нашего дома собирала детишек в количестве трех-пяти штук и водила нас на бульвар. Там была палатка, где продавался кефир и французские булки. Закончив прогулку, мы поглощали этот роскошный завтрак и возвращались в крохотную комнатушку нашей воспитательницы. Там мы пели по-немецки „Wir waschen, wir waschen…“ Чем кончалась строчка, не помню. Больше ничего по-немецки с того времени у меня в голове не удержалось. Старушку выселили, началась война, мы уехали в эвакуацию, в Казань. Там, где мы жили, в каком-то подвале, было голодно и неуютно, по вечерам горела самодельная масляная лампадка (коптилка), а радиоприемник передавал сводки Информбюро, и я слушала и слышала и знала, что немецко-фашистские оккупанты бомбят города, жгут деревни, вешают партизан, что они взяли Киев, что наши войска отступают. Но ни я, и никто вокруг меня ни на минуту не сомневались, что скоро все будет наоборот. А о чем же по тому же радио пели Краснознаменный ансамбль, и Русланова, и Ольга Воронец, и Нечаев, и Бунчиков? А знаете, что именно пел Бунчиков?
Раз возвращаюсь домой я к себе, улица пьяною кажется мне…
Очень мне нравилась эта песня, в ней подмигивали фонари из какой-то, пусть не сегодняшней, но правильной, нормальной человеческой жизни.
На Новый год в Казани случился мороз: 51 градус. Мама, в короткой каракулевой курточке, фильдеперсовых довоенных чулочках и фетровых ботиках, еле успела добежать до заводской проходной 122-го авиационного завода. Опоздание регламентом не предусматривалось. Она, чуть не потеряв сознание, свалилась в проходной, и главный инженер завода собственноручно оттер ее спиртом. Этот главный инженер, Володя Одиноков, был мужем ее лучшей подруги. Он-то и забрал нас в эвакуацию. Он спас маму. Он вообще был потрясающий. Красивый и сильный. А мамина подруга потом, после войны, с ним развелась. Я бы ни за что не развелась. Я бы им гордилась, хоть он и пил.
В Казани я ходила в детский сад, где успешно продолжила свое гуманитарное образование. Нам читали вслух интересные сказки про Машу и медведя, и про лису и петуха, и про волка, как он хвостом ловил рыбу, и басни Крылова. Играть тоже было интересно:
-- Бояре, а мы к вам пришли, молодые, а мы к вам пришли!
-- Бояре, а зачем пришли, молодые, а зачем пришли?
-- Бояре, мы невесту выбирать, молодые, мы невесту выбирать!
-- Бояре, а какая вам нужна, молодые, а какая вам нужна?
Дальше указывалась невеста, ее нужно было отнять у бояр, происходила куча-мала, и все начиналось сначала. Весело и полезно для здоровья.
Был более энергичный вариант действа:
-- А мы просо сеяли-сеяли!
-- А мы просо вытопчем-вытопчем!
В Казани, на летней ярмарке (сорок второй год!) я впервые увидела кукольный театр с Петрушкой. Самый потрясающий театральный шедевр в моей жизни.
Мы вернулись в Москву в сорок третьем. И я стала гулять во дворе. Во дворе было все ясно. Главных девочек было трое. Валя Горелова из подвала в подворотне, Лилька Ракова из подвала во дворе второго корпуса и Жека Дегтярева из подвала, выходившего окном в наш двор. Валя была спокойная, самая старшая и самая достойная. Она царствовала, но не правила. Правила Лилька, потому что лучше всех играла в «двенадцать палочек», в «штандар», в «подшибалочку», в мяч (все игры), и лучше всех прыгала через веревку, то есть обладала монопольным правом принимать или не принимать в игру желающих. А Жека Дегтярева появлялась во дворе редко. Она не царствовала, не правила, она властвовала. Вообще-то она была добрая, делилась семечками и леденцами, просто так не ярилась. Но открытого сопротивления не выносила. У нее на этот случай имелась фраза, не допускавшая возражений: Такая стала? Услышав от Жеки это обвинение, все во дворе уступали ее требованиям. Отдавали мяч, баранку, конфету, игрушку, веревку или велосипед.
Веревку она отобрала у Вальки Берлин из тридцать шестой квартиры. Хорошая белая бельевая веревка. Валька вынесла ее во двор и собралась прыгать. Одна. А Жека потребовала предоставить ее в коллективное пользование. Валька пожилилась, а Жека отобрала веревку, пару раз хлестнула Вальку и швырнула веревку ей в морду. Валька разревелась, она и так была рыжая, а тут совсем стала красная от обиды и боли. Больше она во двор не выходила.
А велосипед был мой. Я получила его на день рождения. Папа в один день научил меня кататься, но это было на бульваре. А когда я появилась с велосипедом во дворе, Жека сказала:
-- Дай прокатиться один круг.
-- Но Жека, -- промямлила я, -- я ведь еще ни разу во дворе…
-- Такая стала?
Я такая не стала, дала ей велосипед. Она сделала ровно один круг и проколола шину. Кажется, я рыдала. А, может, и нет. Но я продолжала посещать двор.
Играли в «Ручеек», в «Кольцо, кольцо, ко мне!» и «Ходи в петлю, ходи в рай…»:
-- Ходи в петлю, ходи в рай,
Ходи в дедушкин сарай,
Там и пиво, там и мед,
Там и дедушка живет.
-- Первый раз прощается,
Второй запрещается,
А на третий навсегда
Запираем ворота.
Короче, мы водили в хороводы, а уж как эти реликты языческих обрядов добрались до нашего двора в грюндерском «Доме России», возведенном австрийскими архитекторами в стиле ложного Ренессанса, до этого нам дела не было.
Чтобы игра началась, нужно было определить водящего, то есть рассчитаться. И не какой-нибудь ерундой вроде Hиточка-иголочка, тити-улети! или Cтакан-лимон, выйди вон! Нет. Нужно было выдать престижную, достаточно длинную считалку. Самая длинная была такая:
Цынцы-брынцы, два кольца,
Повенчали молодца.
На Святой неделе
Вешали качели,
Качели упали.
На Кузьму сказали.
Кузьма бОжится: Не я!
Балалаечка моя!
Балалаечка-гудок
Заломила весь домок.
Девочки-татарочки
Взяли все по палочке,
Побежали к мосту,
Стукнули об доски.
Там сидели ермаки,
Все посняли колпаки.
Один Ермак
Не снял колпак.
Шишел-вышел, вон пошел,
Красну шапочку нашел.
Считалка сразу запомнилась, но смысл ее дошел до меня много позже. Я расшифровываю ее так: цынцы-брынцы – это звон обручальных колец. На святой неделе состоялась свадьба с увеселениями, для чего были повешены качели, каковые почему-то упали. Было проведено расследование, под подозрение попал некий Кузьма, который побожился, что виноват не он, а виновата громкая игра его балалайки, которая не только сорвала качели, но и сотрясла весь дом. Откуда взялись девочки-татарочки, не знаю. Но они, взяв по палочке (дом-то разрушен!), отправились к мосту и принялись стучать, привлекая внимание ермаков. Ермаки – это, наверное, холостые крутые парни, потенциальные женихи. Поэтому они общаются с татарочками вежливо, снимая шляпы. То есть, соглашаются вступить в законный брак. А тот, кто из-за своей нелюбезности (не снял колпак) получил от ворот поворот (шишел-вышел вон пошел), отнюдь не женился на Красной шапочке, а загремел в армию (красну шапочку нашел).
А девочки-татарочки жили у нас во дворе, в подвале шестого подъезда. Одну из них звали Ожара. Ожара Бедрединова, внучка главного дворника. И вот, рассчитались мы, играем в штандар, Ожарка водит. Ей нужно поймать мяч, когда Жека Дегтярева его подкинет, а нам в это время отбежать на максимально далекое расстояние. Если Ожарка мяч поймает, она подкинет его, выкрикнув чье-то имя, и отбежит. А если не поймает, то ей положена кара. Ожарка не успевает словить мяч, Жека ее казнит, то есть бьет мячом в спину, пока Ожарка не попросит пощады. Обычная кара – ударов десять, от силы пятнадцать. Мяч теннисный, процедура довольно болезненная. Жека бьет, Ожарка молчит, мы стоим вокруг, наблюдаем. Пять ударов, десять, пятнадцать. Ожарка молчит, Жека бьет. Ожарка маленькая, тоненькая, нос краснеет, на глазах слезы. Двадцать ударов, двадцать пять. Ожарка молчит, Жека бьет. Мы просим Жеку остановиться, а Ожарку попросить пощады. Жека не слушает, бьет. Ожарка вся дрожит, слезы ручьем, но молчит. Пятьдесят ударов, пятьдесят пять. У Ожарки дрожат колени, худенькое тельце содрогается, но она молчит. Она не для того вытерпела шестьдесят ударов, чтобы просить пощады. На девяностом она свалилась, потеряв сознание. Жека швырнула мяч и ушла. Такие игры закаляют и развращают.
Ожарка кончила школу, поступила в МГУ, на экономический. Уже поступив в аспирантуру, она мыла лестницы и окна в нашем подъезде. Помогала матери-уборщице.
Жека вступила в банду, они ограбили квартиру наркома финансов по фамилии Зверев. Банду взяли, Жека села. Больше она во дворе не появлялась.
27.06.2012