В пору моей безоблачной юности была модной смешная песенка, которая начиналась словами:
Умный в гору не пойдет, не пойдет, не пойдет.
Умный гору обойдет, обойдет. Да.
Но я умом не блистала. Я вообще по результатам одного домашнего соцопроса попадала в категорию «дитя с неразвитым вкусом». (Боюсь, что так навсегда в ней и осталась). Поэтому и оказалась в альплагере. Не сразу конечно, и не по внутреннему влечению, а из-за комплекса неполноценности. Альпинисты всегда казались мне титанами духа, недостижимо прекрасными, мужественными и благородными высшими существами, пребывающими в заоблачных высотах. Но тут выяснилось, что не только гениальный Мельчук и героическая Лена Падучева побывали в альплагере, совершили положенные восхождения, получили значок «Альпинист СССР» и благополучно вернулись из-под заоблачных высот на землю. Оказалось, что обладателем того же значка является мой поклонник Ленечка Волевич, юноша отнюдь не глупый, но весьма и весьма упитанный и совершенно не в моем вкусе. Вот это было уж слишком. Так что я записалась в секцию альпинизма, целый год посещала теоретические занятия, вязала узлы, ездила на тренировки в Царицыно, училась перемещаться по полуразрушенной стене царицынского дворца, соблюдать правило трех точек и прочее. Год занятий давал мне право на приобретение путевки на Кавказ.
Если едешь на Кавказ, солнце светит прямо в глаз.
Возвращаешься в Европу – солнце снова светит в глаз.
И вот я отправляюсь на Кавказ, в Боксанское ущелье, в лагерь Адыл-Су, пусть не такой знаменитый, как соседний Алибек, но все-таки очень живописный и престижный. Две недели я бегаю, прыгаю, ношу ботинки с триканьями, таскаю рюкзак, скольжу по травяным, ледяным и песчаным склонам, перескакиваю через трещины и пропасти, шагаю по горным дорогам, форсирую горные речки, любуюсь пейзажами, влюбляюсь в героических, загорелых и недосягаемых инструкторов, поднимаюсь на вершины…
Все это я проделывала в страшной спешке, а то бы ни в жизнь не проделала. В столовке, в душе, на зарядке, на тренировке Галина Чернова (тренер по мотоциклетному спорту с завода ЗИЛ), сочувствуя моей неопытности и неуклюжести, то и дело подгоняла меня жестким окриком: «Элка, не чешись!» Две недели пролетели, как прекрасный страшный сон. И тут, на неделю раньше срока, нас выперли из лагеря, потому что готовились принять новую смену в сто человек и организовать массовое восхождение на Эльбрус. А нас решили препроводить через Бечойский перевал в Сухуми, откуда мы сможем разъехаться по домам. Я выполнила норму (1Б), получила значок и решила, что приеду сюда на следующий год повышать разряд.
И вот мы движемся по знаменитой Ингурской (Бечойской) тропе, и в голове у меня крутится мотив альпинистской песенки:
Очками на солнце сверкая,
Надев самый модный рюкзак,
Ингурской тропою шагая,
Вступал я с Маруською в брак.
Навстречу нам четыре свана.
Связали мне руки назад.
Четыре здоровые зуба
Наружу уже не торчат.
И вот уж больше нет Маруси,
Во рте моем зубья и кровь.
А сверху лишь крик раздается:
Ты помни про нашу любовь.
Четыре мучительных года
Давал я невестам отказ.
На пятый женился и сходу
Отправился вновь на Кавказ.
Иду я все той же тропою.
Вокруг меня те же места.
Старушка сидит под скалою,
А рядом четыре креста.
-- Никак ты родных потеряла? –
Я бабушке этой сказал.
А женщина-сван хохотала.
И в ней я Марусю узнал.
-- В гробу лежат четыре мужа,
Остались от них сыновья.
Кормилец младенчикам нужен,
И я выхожу за тебя.
-- Ах, бог с вами, Марья Иванна,
Ведь я на другой уж женат!
Четыре младенчика-свана
Связали мне руки назад.
Опять летят четыре зуба.
И я остаюся в Бечо.
Служу я на почте кассиром
И ем вместо супа харчо.
Теперь мой рот – сплошная рана.
Никто мне не в силах помочь.
Четыре младенчика-свана
Меня стерегут день и ночь.
Такой красоты, как в Сванетии, невозможно, кажется вообразить. А я видела ее своими глазами. Но при спуске с так называемой Курьей грудки у меня порвались треники. Как раз на пятой точке. Поэтому я старалась держаться позади всех, дабы не оскорблять взор моих спутников (и обожаемого инструктора) зрелищем непристойной дыры на самом неподходящем месте. И, конечно, все время отставала. Иногда Галина оборачивалась и подгоняла меня жестким окриком: «Элка, не чешись!» Но я все-таки плелась в самом конце. Хорошо хоть, не одна, а в обществе рыжего парня по имени Борис. В лагерь он приехал по чужой путевке и значился под чужой фамилией. Он был боксер и молчальник, дыра на моей пятой точке его не шокировала. Я не была в него влюблена, так что не особенно стеснялась. Честно говоря, если бы не он, я бы, наверное, навсегда осталась в Сванетии. Как герой приведенной выше песенки.
Мы добрались до Сухуми, разместились, не помню где, и ринулись на пляж. В три часа дня пополудни. Пляж назывался почему-то Медицинским и был усыпан острой галькой. Кто-то меня окликнул, я бросилась на зов, пробежала метров этак триста по острым камням, никого не обнаружила, но обнаружила, что сбила ноги в кровь и возвращаться по камням не смогу. Вдоль пляжа шла широкая высокая стена, я залезла по лестничке на стену и зашагала назад. Шла-шла, дошла до края, а лестнички нет. Нужно спускаться по вертикальной стене. Или прыгать в море. Или возвращаться. По стене боюсь. Прыгать боюсь, потому что плавать не умею. Стою и думаю. А солнце тем временем поджаривает мою спину. И я чуть не вою от боли. А рядом со мной местные ребята ловко карабкаются на стену и прыгают с нее в море между торчащими из воды большущими камнями. Потом опять карабкаются наверх, обмениваются выразительными репликами:
-- Есть мандраж?
-- Есть!
И снова прыгают.
Не знаю, сколько времени продолжалась эта мука. Может полчаса, а может, час или пять минут. Спасатели, проплывавшие мимо на лодке, при виде этой картины заорали на меня благим матом.
-- Ты куда смотришь, дура? Они же могут разбиться!
Спасатели прогнали ребят, я осталась совсем одна на этой чертовой стенке, заплакала и малодушно возопила:
-- Галя-аа! Сними меня отсюда!.
Прибежала Галина, в момент вскарабкалась наверх и осторожно спустила меня вниз.
Я вытерла слезы, но продолжала сгорать от стыда. Нашла в рюкзаке значок «Альпинист СССР» и подарила его первому встречному мальчишке.
Из Сухуми на теплоходе «Абхазия» мы переправились в Одессу. Рыжий Борис составил мне компанию. Всю дорогу я пыталась выяснить у него, как это он может бить живого человека под дых и по лицу и как он сам может выдерживать подобные удары?
В Одессе мы купили два билета до Москвы в общем вагоне и два бублика. На этом деньги кончились, их не хватило даже на постельное белье. Пришлось тайком стащить с третьей полки не слишком опрятные матрасы и целые сутки поститься.
На вокзале я даже не спросила у Бориса его фамилии. Кивнула парню на прощанье и ушла. До сих пор терзаюсь угрызениями. Такой кадр упустила. Рыжий. Молчаливый. Верный. Сильный. Боксер. Скромница. Ну, где были мои глаза? Впрочем, мое воспитание исключало брак по расчету. Надеюсь, ему повезло с другой, не столь близорукой альпинисткой.
Прямо с вокзала я заявилась в гости к подруге Верочке Конновой. Она жила в уютной квартире на Оружейном. Соседи и родные уехали на дачу, сиял паркет, сияли тарелки и чашки на столе, пахло сосисками и лапшой. Вера приготовила ванну. Когда я из этой ванны вышла, все дно было устлано моей облезшей кожей. Все дно. В два слоя.
Потом я целый год бегала по утрам по бульварному кольцу. Тренировалась. Научилась пробегать от Яузских ворот до памятника Пушкину.
Но однажды ночью мне вдруг приснились все пропасти, трещины, ледяные, травяные и прочие склоны, песчаные осыпи, острые камни, рвущиеся тросы, вылезающие из скал крюки… Все было кончено. С тех пор я так боюсь высоты, что не выхожу на балкон даже на третьем этаже. А альпинистов по-прежнему считаю титанами духами etc. См. выше.