Библиотека иностранной литературы издавала бюллетень
«Современная зарубежная драма». Он печатался тиражом в десять (или двадцать?) экземпляров и отправлялся в ЦК партии. Где его никто никогда не читал. А между тем, работа была организована весьма недурно. Сотрудники библиотеки аннотировали все новинки зарубежной драматургии, поступавшие в библиотеку. За отгулы. Внешние авторы писали за смешные гонорары. Но главным стимулом была возможность быть в курсе, право первой ночи. Постепенно у каждого рецензента сложился свой круг авторов. Меня, например, интересовал Хакс. В 1974 году он написал пятиактную монодраму с длинным названием «Разговор в семействе Штейн об отсутствующем господине фон Гете». Пятиактная монодрама – сама по себе уникум. А тут еще такой всемирно значимый сюжет: история десятилетних странных отношений между супругой веймарского шталмейстера и молодым Гете.
И так она мне понравилась, что я перевела ее сразу и сходу. И включила «Разговор…» в сборник пьес Хакса, выходивший в издательстве «Искусство». Составляла сборник я, а редактировал Карельский.
Прочтя мой перевод, Карельский пришел в ужас. Он предложил столько правок, что я предложила ему соавторство. На что он с радостью согласился. К моему изумлению. Потому что он любил романтиков, а к классикам, даже к неоклассикам (а тем более, к социалистическим классикам) был равнодушен.
Оказалось, что я, всеми силами стараясь сделать фразы покороче, поемче и поудобнее для произнесения со сцены, просто не заметила изысканной стилизации текста. Обошла, например, трудности, связанные с употреблением старомодных формул учтивости, разорвала витиеватые пассажи на простые предложения и таким образом до неприличия модернизировала и героиню, и ее роман с юным дарованием, то есть с будущим олимпийцем.
А роман-то был загадочный и никому не понятный. О нем стало известно из переписки между Гёте и г-жой Штейн. После смерти Гете переписка была опубликована, но не вся, а только наполовину. Свои письма г-жа Штейн уничтожила, но письма Гёте для потомства сохранила (примерно 1600 единиц хранения). Немецкие литературоведы набросились на этот архив, как старатели на золотую жилу. Не тут-то было. Все выдвигали гипотезы, но главный вопрос так и остался открытым. Что там между ними было? Или не было?
Монодрама Хакса отвечала на этот вопрос так. Молодой Гёте приезжает в Веймар, где в течение десяти лет делает блестящую придворную карьеру, чему немало способствует фрейлина и фаворитка вдовствующей герцогини Анны Амалии Саксен-Веймарской и Эйзенахской, эта самая фрау фон Штейн. Она становится его музой, прививает хорошие манеры, вдохновляет на написание знаменитой драмы «Торквато Тассо» и множества стихотворных шедевров. А Гёте вдруг срывается с теплого места и без предупреждения уезжает, даже бежит в Италию, оставляя бедняжку в полном недоумении относительно своих будущих жизненных планов. Г-жа Штейн изливает свое горе безучастному супругу (роль коего исполняет сидящее в кресле чучело с трубкой). И по ходу ее монолога, а именно в конце четвертого акта, выясняется, что она очень долго заставляла поэта домогаться своего благоволения, а когда решилась его подарить, было уже поздно. Поэт скиксовал. Не принял ее дара. То ли выпил лишнего, то ли охота прошла. Описывая эту сцену, госпожа Штейн заикается и произносит комичный глагол beglückert. В словаре его нет и быть не может. Хакс образовал его из двух других – beglücken (осчастливить) и bekleckern (обгадить).
Мы с Карельским спорили часа два в поисках компромиссного решения проблемы. Карельский считал, что Гете взошёл, а я – что не взошёл.
Вот что у нас получилось:
«Да, Штейн, с этим мужчиной, с этим поэтом в ту ночь на десятое октября восьмидесятого года впервые в моей жизни я испытала истинное… убиение… убоение… Иосиас Штейн, я оговорилась. Я хочу сказать, с этим германским гением в ночь на десятое октября я испытала истинное упиение…»
А вот мой вариант (подсказанный, честно признаюсь, актрисой Ариной Ардашниковой, которая в безумные времена перестройки умудрилась сыграть эту пьесу):
«Да, Штейн. Этот мужчина, этот человек, этот поэт в ту ночь на десятое октября восьмидесятого года впервые в моей жизни меня облагоделал… то есть обгальделил…. Иосиас Штейн, я оговорилась. Я хочу сказать, этот германский гений в ночь на десятое октября восьмидесятого года невыразимо меня обдельгадил…»
Проходит несколько лет со смерти Хакса, и в Германии образуется Академия Анны Амалии, и один из академиков, итальянец Этторе Гибеллино, публикует статью, из коей следует, что Гёте и впрямь не взошел. Но не по пьянке и не по слабости плоти или духа. А по куда более весомой причине. А именно по той, что эта госпожа фон Штейн была всего лишь ширмой, за которой скрывалась великая и спасительная любовь к германскому гению со стороны самой вдовствующей герцогини Анны Амалии. Современники считали ее старухой, а ей было всего-то тридцать семь лет. И это она назначила поэту пожизненное содержание, и назначила его директором театра, и придворным аниматором, и премьер-министром, и прощала ему все эскапады, и отослала его в Италию во избежание назревающего при дворе скандала. В самом деле, в те времена только любовь просвещенной государыни могла спасти гениального поэта от злобы современников. Да и то не всегда. Вот вам и «Торквато Тассо».
Берлинские хаксиане не одобряют этого открытия. И его автора Этторе Гибеллино. Как литератор он не идет ни в какое сравнение с Хаксом. Но, в сущности, подтверждает его правоту. Думаю, Гёте стоило немалых усилий не принять дара, предложенного госпожой Штейн. Ведь вполне возможно, что она была влюблена в него не меньше, чем, Анна Амалия. Трудно устоять перед обаянием такой неотразимой личности. И тот трагический монолог, что приписал ей Хакс, ничуть не теряет своей убедительности в свете новейших научных открытий.