Зазвонил домашний телефон. Я обрадовалась и сняла трубку. Голос ошибся номером. И какой голос. Во-первых, бархатный, во-вторых, интеллигентный (прямо как у молодого Юрия Яковлева), в третьих, знакомый. Вот только чей? А голос и говорит:
-- Старенькая, это ты?
Володя Т., друг юности, профессор-доктор-академик (или член-корр?) Последний раз мы с ним виделись… дай Бог памяти… А первый раз мы с ним увиделись в университетском автобусе, на втором курсе, мы с филфака, они с мехмата, ехали в колхоз под Звенигородом, где и провели две недели неописуемо счастливого времени в палатке и трудовом порыве. Неописуемое счастье опишу в другой раз. А Володьку в этот. Стоит такой весь из себя загорелый красавец, красивше всех вообще, и смотрит прямо на меня, можно сказать, в упор. Наш бригадир и духовный лидер Игорь М. (теперь профессор-доктор- академик и мировое лингвистическое светило) уверенно поставил диагноз: дескать, брюнет, влюблен, а именно в меня. А я и поверила.
Через две недели неописуемое счастье кончилось. Но не совсем. Мы вернулись в Москву, возобновили контакты, перезнакомились домами. У Володьки был самый теплый, самый гостеприимный, самый веселый, и милый, и уютный и тому подобный дом. В Камергерском, где висит доска, что в этом доме и даже в том же подъезде жил Собинов. Собинов на шестом, а Володька, кажется, на пятом. Точно не помню. Жил он с мамой. В коммунальной квартире, в комнате, с овальным огромным столом, тяжелыми гардинами, пианино и огромным множеством книг и журналов по математике. «Если бы никто в мире, -- сказал однажды Володька, -- не занимался математикой, я бы занимался ею один». И эту фразу, которую он сплагиировал у своего шефа, академика К., я запомнила на всю жизнь. Очень она мне пригодилась в разные моменты. Особенно, когда я теряла работу. Планка была высокая, пока дотянешься, всю жизнь ухлопаешь. Но зато не зря. У Володьки пили кофе (об алкоголе и речи не было, никто не пил, да и не испытывал в спиртном ни малейшей нужды), играли в шахматы, играли в буриме, играли на пианино, играли в шарады. Был, правда, во всех этих разговорах и состязаниях один, как бы это сказать, момент, который ставил меня в тупик. Володька и его друзья-математики строили всех, о ком говорили, по ранжиру и выдавали места. Этот первый, этот второй, а дальше – несущественно. Слово рейтинг тогда еще не употребляли. А однажды позвали в гости актрису из МХАТа, которая прочла сочиненные ею прелестные байки-рассказики из личной жизни. Во МХАТе ей не давали ролей, вот она и придумала себе новое амплуа и средство к существованию. О чем это я? Ну да. Об актрисе из МХАТа. На это суаре с актрисой пришла худенькая девчонка с огромными печальными глазами. Скромная, элегантная, немногословная и высокомерная. И вся наша компания на ее фоне потеряла смысл. Поскольку она была дочерью академика, и ей полагалось первое место в рейтинге. А дальше…
Ах, эти шестидесятые. Всех клонило налево. Во Франции и Германии уже почти закончили бунтовать, а у нас все еще только начиналось. В доме у Володьки пели Городницкого, обсуждали двадцатый съезд, следили за шахматными чемпионатами, травили политические анекдоты и вспоминали поездки в альп-лагерь.
Потом произошел знаменитый на всю Москву скандал на мехмате. Мехматяне ( в том числе Володька) выпустили газету с отрывками из Джона Рида (Десять дней, которые), с изображением рабочего, разрывающего цепи капитализма, и декадентскими стишками : Тогда еще нас волновали мало погибший Пруст и гибнущий Верлен. За это их строго осудили идеологически выдержанные активисты с физфака, а некоторых даже исключили. Володьку не исключили, но репрессировали: выдали ему вместо сталинской стипендии стипендию Ньютона.
У нас, на филфаке, события эти страстно обсуждались, что немало способствовало активизации нашего общения и моего интереса к его особе. И мне даже показалось, что и он вроде бы относится ко мне с некоторой серьезностью. Правда, когда однажды мы с ним шли куда-то по какому-то из московских переулков, и ему зачем-то понадобилось заглянуть к приятелю, он – на всякий случай – оставил меня ждать его улице. Как теперь говорят, я была в шоке. Но, я думаю, что он и не мог поступить иначе. Я ведь была недоразвита и очень плохо одета.
Произошло еще одно достопамятное событие. Володька и его мама нанесли светский визит моим родителям. И мои родители на этих смотринах блистательно провалились. Соответственно, и я. Но в силу своей недоразвитости я в тот момент этого не сообразила, и, как ни в чем не бывало, отправилась в поход, поскольку в поход отправилась вся колхозная компания, и Володька в том числе. А в лесу (буквально) повстречалась нам другая группа туристов, в составе коей обнаружилась вышеупомянутая академическая дочка. Володька оставил мне (на память?) свою гитару, а сам развернулся и рванул вслед за удачей.
Он очень скоро на ней женился. И очень быстро с ней развелся.
И женился опять. И опять не на мне, а на брошенной любовнице великого человека. Это же еще круче, чем дочь академика. Так ей и надо. Такая вот я везучая. Ведь если бы он женился на мне, то очень быстро развелся бы со мной. И все равно женился бы на первой строчке рейтинга.
06.06.2012