В почтовый ящик я попала по распределению и героически продержалась в нем три года. Меня взяли в отдел информации (ОНТИ) и назначили зав. сектором. Я честно-благородно исполняла свою секретную службу (у меня был допуск по первой форме) и считала дни-часы-минуты, когда можно будет вырваться на свободу из душной клетки ящика. Дело в том, что я ненавидела свою работу, за которую мне платили аж 1200 рублей. Заключалась она в следующем: в отдел поступали заграничные журналы, инженеры почтового ящика их просматривали, размечали, а мы, то есть сотрудницы ОНТИ, переводили избранные инженерами статьи.
Но, во-первых, я терпеть не могла самые эти журналы. И больше всего глянцевый американский журнал Missiles and Rockets. Великолепная бумага, удобный шрифт, на обложке гламурные красавицы-стюардессы в элегантной летной форме, а внутри снаряды и ракеты, снаряды и ракеты: земля-земля, земля-воздух, воздух-воздух. Меня от него прямо мутило.
Во-вторых, переводить было неинтересно. Хотя тогда машинный перевод еще не практиковался так широко, как нынче, c такими текстами могла бы справиться любая машина. Но все-таки перевод сугубо технического текста мне лично не доставлял ни малейшей позитивной эмоции.
Проще говоря, переводить эту жуть, жесть и мерзость про земля-земля и т. д. было скучно и тошно.
В третьих, инженеры, которым могла пригодиться информация, содержавшая в поступавшей прессе, и так знакомились с ней первыми. Что обессмысливало все дальнейшие манипуляции. Ну, к чему было переводить извлеченные из журналов статьи, перепечатывать их на машинке, отдавать на редактуру тем же инженерам, копировать фотографии и перерисовывать чертежи? Чтобы изготовить машинописную копию на дешевой бумаге? И направить наверх, начальству, которое было настолько необразованным, что не могло даже прочесть эти мерзкие «Управляемые снаряды и ракеты» в оригинале? Никакой обратной связи с министерскими адресатами не существовало. Пригодилась ли им хоть одна строчка наших переводов для принятия хоть одного делового решения, -- неизвестно.
В четвертых, журнал публиковал иногда вещи, поистине оскорбительные. Уедет, например, наш главный конструктор в командировку неизвестно куда и неизвестно, на какой срок. Мы понятия не имеем, куда он ездил. Разве что придет в отдел начальник, товарищ Сафарьянц, и радостно воскликнет: «Наше изделие полетело!» И пообещает премию. Секретность есть секретность, за нее-то нам и платят. А тут поступает американский глянцевый журнал и называет нашего главного по имени-отчеству-фамилии, и сообщает, что в такое-то время он находился на таком-то полигоне, где производился запуск такого-то снаряда. И как это запуск прошел. Так бы и разорвала на мелкие клочки эти самые снаряды и ракеты.
От трехлетнего пребывания на секретной службе в моей памяти сохранились всего три различимых пятна.
Самое светлое воспоминание – о коллективной вылазке на каток «Динамо», где я услышала очаровательную частушку про секретность. Там блистал один парень из заводских, Толя Черкасов. Подкатывает он на своих острых «канадах», поддатый, румяный, веселый, и орет на всю Петровку 26:
Как задумал я жениться
Числа двадцать пятого.
Мать женилку оторвала
И куда-то спрятала!
Второе воспоминание -- о командировке в Саратов, где товарищ Сафарьянц с гордостью представил меня тамошним коллегам:
-- Знакомьтесь. Это товарищ Венгерова, зав. сектором нашего отдела. Переводит с трех языков. Настоящий троглодит!
Третий эпизод – самый незначительный и знаменательный. Широкая волна сотрудников выплескивается из здания министерства авиации и растекается по Кировской. У ворот ошивается какой-то городской сумасшедший (теперь сказали бы – бомж) и приговаривает вслед толпе:
-- Писарей-то, писарей! Сколько писарей-то развелось!