Комитет комсомола на факультете никогда не пустовал. Там почти всегда торчал секретарь, худющий молчаливый парень, который редактировал очередной номер факультетской газеты «Комсомолия». Я думала. что его зовут Артур Ермаков. Однажды, во время сборов на целину мне понадобилась справка от Артура Ермакова, и я учинила этому худома парню скандал, требуя, чтобы он немедленно выдал эту самую справку. Он внимательно выслушал, как я разоряюсь и качаю права, а потом спокойно объяснил, что он не Ермаков, а Маликов, и мой скандал не по адресу. Кажется, я устыдилась и извинилась. А, может быть, хлопнула дверью. Ей-богу, не помню. Помню только, что разозлилась на него страшно и определила его как номенклатурного бюрократа и классово чуждого типа и записала в личные неприятели.
А он, похоже, не держал на меня зла. Позже, уже работая в «Искусстве», он заказал мне редактуру сборника «Драматургия ГДР» и переводы пьес Бюхнера и Брукнера. Я пришла к выводу, что редактор он классный, и знает западную драматургию, как никто.
Лет этак через тридцать, в лихие девяностые, осталась я без работы, чуть ли не в бомжах, и давай обзванивать знакомых в поисках социального пристанища. Занятие это было мучительным. Но некоторый опыт по этой части у меня уже имелся. Ведь когда я строила кооператив, у меня не было ни гроша, и тогда тоже, скрутив свои комплексы, я открыла записную книжку и стала набирать все телефоны подряд, клянча у каждого более или менее знакомого кредит в размере месячной зарплаты. И набрала тридцать тысяч для первого взноса. И отдала вовремя все до копеечки, в частности, благодаря заказам на редактуру в «Искусстве» и «Науке». Впрочем, эту методу до перестройки использовали все младшие и почти все старшие научные сотрудники: в те далекие оттепельные времена народ был понятливей и не страдал современным снобизмом.
Когда я задала Маликову свой сакраментальный вопрос насчет работы, он ответил мне в точности, как и все прочие предыдущие друзья-товарищи:
-- Что же ты (тут следовало неприличное слово) не обратилась ко мне раньше? Была у меня работа, но вчера я взял другого человека.
-- Ты поспрашивай, может, у кого-нибудь найдется?
-- Лады.
Так я ему и поверила. И опять в нем ошиблась. Он перезвонил мне через неделю:
-- Есть работа, -- говорит.
-- У кого?
-- У меня.
-- Я согласна.
-- Ты хоть бы спросила, какой оклад.
-- Я у тебя и бесплатно буду работать.
Вот такая сказка. Такой был человек, Валентин Иванович Маликов.
Иваныч был идеальный начальник. За все, что происходило с его подчиненными, он брал ответственность на себя. Допустим, Лиля Гракова опоздала на работу. На целых две или три минуты. Профсоюзная активистка берет ее на карандаш, чтобы лишить квартальной премии. А Иваныч набрасывается на активистку, аки лев, дескать, я сам разберусь с Граковой, она все равно план досрочно выполняет, и не ваше дело гнобить моих сотрудников. И прочее в том же духе.
Много вы видали таких начальников? Я практически не видала.
Когда один из наших редакторов малость перебрал и вступил в неуместный конфликт с правоохранительными органами, Валя вызволил его из милиции. Другой бедняжке, залезшей в непосильные долги, подкинул денег. Сыну третьей помог устроиться на службу и так далее и так всегда. А со мной произошел сюжет.
Попала мне в работу некая рукопись -- монография по истории театра. Настолько научная и академическая, что ее практически невозможно было прочесть. Каждый пассаж на полстраницы. Я чуть мозги себе не свихнула, пока читала. Но я все-таки докумекала, как с этим материалом справиться. Разъяла каждое (буквально каждое) предложение на тезис и комментарий. Получилось довольно связное изложение и блок примечаний к каждой главе. Кстати говоря, она сама, рукопись эта, естественным образом раскладывалась на два слоя. И только я утерла со лба пот (в буквальном смысле, потому что дело было летом, и жара стояла страшная), как возник разъяренный автор и обрушил на меня свое негодование. Дескать, как я смею искажать его изысканный стиль. А как не искажать, если прочесть нельзя? А издавать надо. Автор широко известен в узких кругах. С кандидатской степенью и безразмерными амбициями. Я поинтересовалась:
-- Будете защищать книгу как докторскую?
-- Нет, -- отрубает автор. – У меня другая тема.
Нет, так нет, думаю. Значит, бескорыстно трудится. Хотя зря так уж пинает того англичанина, у которого позаимствовал идею книги и всю фактографию. И очень зря отказывается принимать мою правку.
Иваныч пригласил его к себе в кабинет и разложил перед ним карту Франции ХIII века. Немую. То-есть, без надписей.
-- Можешь ты, -- говорит он автору, -- показать на этой карте владения Эльеноры Аквитанской?
Тот, разумеется, не смог. А кто бы смог.
-- Так, -- продолжает Иваныч. – А пишешь: «Как известно, владения Эльеноры Аквитанской…». Венгерова как известно вычеркнула, а ты бунтуешь. Оставь ее в покое.
Иваныч, конечно, имел в виду не Эльенору, а меня. Автор просек расклад и правку проглотил.
И защитил докторскую по этой самой монографии.
Я все никак не могла взять в толк, почему Иваныч предложил мне работу. Не в перестройку, а в первый раз, когда я еще жила на Сретенском бульваре. Ведь на факультете я вела себя глупо и скандально и должна была произвести на него самое скверное впечатление.
-- Ну да, -- отвечает Иваныч, -- я тебя считал …(тут он употребил нецензурное слово, коим обозначается девушка ленивая, скандальная и распущенная). А взял я тебя из-за пола. Помнишь, заходили мы к тебе как-то с Карельским, и я увидел твой паркет.
И я вспомнила, что где-то в конце 60-х в «Доме России» затеяли капитальный ремонт. И отключили центральное отопление. Зима стояла холодная, и по утрам ужасно не хотелось вылезать из-под одеяла.
Но вставать-то надо. Поэтому, восстав ото сна, я согревалась, натирая пол в комнате. Минут сорок плясала со щеткой. Комната была большая, 26 метров, а пол – паркетный, квадратиками. Щетка, с ремешком и дореволюционной щетиной, осталась от какого-то дореволюционного полотера. После моей пляски пол приобретал блеск и сияние. И Иваныч обратил внимание на мой пол и решил, что я не так уж ленива и безнадежна, а нормально умею работать. Вот что значит своевременное решение полового вопроса.