Утро началось до обидного глупо. Позвонил брат Саня, искал сочувствия бедам своего приятеля Женьки Б.. А этот Женька еще в девяностых умудрился возглавить некий центр авангардного искусства, где хорошо пристроился и давно процветал. А теперь на него наехала более сильная банда официозного конкурента, и Женьке нужно рвать когти. И мой брат Саня наивно рассуждает на тему: линять отсюда или не линять, а кто не линяет – оппортунизм, и чтобы я прислушивалась к колоколу, который звонит по Женьке. А мне его Женька ни сват, ни брат. Терпеть не могу авангарда. А должна обижаться за него и линять. Куда? И на что? И за каким чертом? Мне с ним не по дороге. А Санька, родной мой брат, обвиняет меня в конформизме. Нет, Сань, они мне противны, эти авангардисты и либералы, что бы они ни вещали. Они предают своих и чужих, как девяносто процентов всех революционеров и протестантов. Впрочем, как и девяносто девять процентов всех вещающих (и помалкивающих) охранителей. Я имею право не верить никому..
-- Ах, так? Значит, ты хорошо устроилась, раз не слышишь набата. Рассуждаешь, как бабки во дворе. В точности, как эти убогие бабки во дворе.
-- Да знаю я. Но ведь я и есть та самая бабка. В самом прямом классовом смысле. И нечего меня за это презирать.
Я слабая старая женщина. А родной брат вместо того, чтобы поинтересоваться моими проблемами, вешает мне на уши политическую лапшу и бросает трубку. А ведь нет на свете человека бескорыстнее, искреннее и честнее, и щедрее, чем мой брат Саня. Господи, ну зачем я с ним сцепилась? Что мы все с ума посходили? Мне восемьдесят, ему семьдесят. И нет никого на свете похожее и ближе, чем мы с Санькой.
Петер Хакс перед объединением Германии тоже разошелся со всей либеральной тусовкой. Отказался от всех наград, титулов, почетных званий, литературных премий и не стал подписывать коллективных писем и протестов. И вся интеллигенция Германии, весь Восток и весь Запад, осудили его, лучшего после Гете поэта Германии, как конформиста, который не желает слышать колокола. И Хакс умер от одиночества, непонимания, изолированности и враждебности окружения. То есть от рака. И не прошло двадцати лет со дня его смерти, как выяснилось, что он один-единственный был прав, что объединение Германий чревато черт знает какой исламизацией и третьей мировой, что вся интеллигенция, стремившаяся на Запад, оказалась в глубочайшей яме унижения и разочарования. И все они ушли из этого мира в обиде, раздрае, горечи и боли.
2.06.16