Позавчера на Таганке сыграли „Феникс“, цветаевский бриколаж в постановке Ларисы Масловой. Я смотрела спектакль уже в четвертый раз. Первый из тех, что я видела, был выдержан в серебристо-голубоватых тонах, игрался на фоне дивного шелкового задника, излучил совершенно неожиданный для Цветаевой мягкий свет доверия к миру. В общем, это была цветаевская душа в ее самом нежном проявлении. Красивые актеры, красивые песни (написанные Ларисой), красивые статуарные мизансцены, легкость, тепло, праздничность. А вчерашний спектакль игрался в черной коробке, без всякого задника, в темных костюмах, в полутьме, с трагичной Ларисой. Это тоже интересно и, может быть, правильно, но трагедий на сцене полным-полно, а света как не было, так и нет. Свет ушел с нашей сцены вместе с Акимовым, Ефремовым, Товстоноговым, Эфросом, Любимовым. Маслова – единственный режиссер, хранящий традицию поэтического театра Любимова-Высоцкого.
Кстати, о Высоцком. О нем пишет в позавчерашней „Новой“ Юрий Сапрыкин: „Высоцкий не ленив и любопытен, он бесконечно пишет, правит, переписывает, строчит на обрывках газет, сидит за рабой до утра, когда уже разошлись гости. Он выясняет у Золотухина, как топят на Алтае баню, расспрашивает Говорухина о шахматах, разговаривает с физиками, шахтерами, бандитами, выясняя подробности их жизни, и все идет в текст…. Он дорабатывается до общенародных душевных глубин, мучительно переживая не только телесный, но и словесный опыт,– в разговоре с Битовым он признается, что самые страшные и глубокие песни („Купола“, „Банька“, „Охота на волков“) пошли у него после первой клинической смерти… Высоцкий – это о прорыве на волю, о прыжке за флажки…“ ( „Новая“, 15.02.17).
17.02.17